Представления о власти и обществе в хорватских и далматинских источниках конца XI — середины XIII в
Представления о власти и обществе В ХОРВАТСКИХ И ДАЛМАТИНСКИХ ИСТОЧНИКАХ КОНЦА XI СЕРЕДИНЫ XIП В.
Конец раннесредневекового Хорватского королевства. Смена власти
Хорватское государство, возникшее в IX в., завершило свое существование в конце XI в. Между тем именно к концу своей истории, в середине — второй половине XI в., при Крешимире IV (1055 или 1058—1074 гг.) и особенно при его преемнике Звонимире (1075— 1089 гг.), оно достигло наивысшего развития. Источники времени Крешимира, принадлежавшего к династии Трпимировичей, которая правила в Хорватии с IX в., демонстрировали основные направления развития идеологии власти — прославление правящей династии, ее представителей и их деяний, почитание наследственной власти и социальной иерархической структуры государства. Дмитрий Звонимир
1
Соответствующие формулы содержатся в основном в грамотах, вышедших из канцелярии Крешимира; Крешимир, в частности, акцентирует свое законное наследственное право на королевство своего деда и отца. См.: Codex diplomaticus regni Croatiae, Dalmatiae et Slavoniae / Red. Kostremic M. Zagreb, 1967. V. 1 (далее — CD 1). P. 105—106, 113. О терминологии власти в источниках Хорватского королевства см. в: Klaic N. Povijest Hrvata u ranom srednjem vijeku. Zagreb, 1971; Goldstein I. Hrvatski rani srednji vijek. Zagreb, 1995; Katicic R. Litterarum studia. Knjizevnost i naobrazba ranoga hr-vatskog srednjovjekovlja. Zagreb, 1998; Акимова О. А. Развитие общественной был во время Крешимира баном[1], причем весьма могущественным, о чем свидетельствует его женитьба на Елене, дочери венгерского короля Белы I (1061—1063 гг.) и сестре венгерских правителей Гезы I (1074—1077 гг.) и Ладислава (Ласло) I (1077—1095 гг.). Происхождение Звонимира неясно; по всей видимости, он оказался на хорватском престоле из-за отсутствия у Крешимира очевидных наследников, однако видел себя продолжателем традиций правившей до него династии. Корону и другие инсигнии власти он получил в 1075 г. по повелению папы Григория VII, а сопровождавший процедуру коронации договор с папой был составлен как вассальное соглашение в духе церковных реформ того времени. По документам, вышедшим из канцелярии Звонимира, он представал сильным правителем древнего христианского иерархического государства, державное величие которого поддерживается папским престолом. Звонимир, очевидно, не оставил наследника, и после его смерти место правителя на короткое время занял болезненный родственник Крешимира (предположительно его племянник) Стефан.
Неизвестно, был ли у Стефана преемник и как было организовано управление в королевстве после его смерти. Согласно более поздним источникам (имени Стефана, впрочем, вообще не упоминающим), угасание хорватской королевской династии вызвало эпоху безвластия, политической неразберихи, междоусобной борьбы, захвата земель и стало в конечном счете причиной установления здесь власти венгерской династии Арпадовичей. Смена власти происходила по
степенно, сначала при венгерском короле Ладиславе в 1091 г., а после его смерти — при короле Коломане (Кальмане) (1095—1116 гг.). В течение 1091—1093 гг. (а затем еще раз в конце XII в.) на часть земель прежней византийской провинции Далмация вновь распространилась власть константинопольского императора. С конца XI в. некоторые далматинские города и острова Кварнерского залива признавали власть венецианского дожа, которую он с переменным успехом отстаивал в войнах с Венгрией. В разных хорватских областях удерживали влияние хорватские феодальные семейства, становившиеся вассалами политических суверенов и со сменой власти менявшие своих сеньоров. Адриатические города проживали собственную политическую и культурную историю. До середины XI в. они находились под властью Византии, образуя в ее составе особую административную область — фему Далмация, а затем вошли в состав Хорватского королевства. На протяжении рассматриваемого времени шел активный процесс славянизации прежде романского и романизованного населения городов, но с изменением этнического состава представление их жителей о своей культурной инаковости не исчезало. Города продолжали развиваться как коммунальные структуры со своей системой управления, права и социальной историей. В этих условиях многообразию вариаций в отношениях различных слоев хорватского и далматинского общества с верховной властью и между собой должна была соответствовать и многовариантность соответствующих им представлений о власти и своих отношений с ней. При общей скудости относящихся к рассматриваемому времени источников, в которых можно было бы выявить представления о взаимоотношениях власти и общества в хорватских землях, именно из городской далматинской среды, из Сплита, вышло одно из наиболее значительных средневековых сочинений историографического жанра — хроника сплитского архидиакона Фомы (1200—1268 гг.) «История архиепископов Салоны и Сплита»
1
Фома Сплитский. История архиепископов Салоны и Сплита / Пер. и коммент. О. А. Акимовой. М., 1997. Последнее комментированное издание латинского текста —Arhidakon Тота. Historia Salonitana: Povijest salonitanskih i историю Далмации, Хорватии, Венгрии и некоторых сопредельных областей с ранней древности до середины XIII в. Будучи одним из образцов западноевропейского хроникального историописания, оно в то же время отмечено авторской индивидуальностью как в подборе, так и интерпретации сюжетов и потому представляет особый интерес для круга затрагиваемых в данном исследовании проблем. Оно содержит как богатый материал по истории взаимоотношений населения Далмации и Хорватии с различными властными структурами, так и развернутые авторские характеристики венгерских королей и членов королевской семьи, венецианских дожей, хорватских князей, правителей городов, глав местных церквей. Неизбежное превалирование в данной главе содержащихся в этом тексте оценок определенной социальной направленности компенсируется их выразительностью и живостью.
Установление венгерского политического суверенитета в начале 90-х гг. не означало одновременного введения на хорватских землях организованной системы управления, хотя, видимо, с самого начала предусматривалось, что эти территории должны обладать особым королевским статусом. После того как венгерский король Ладислав (Ласло) I в 1091 г. занял часть Хорватии[2], он поставил там королем своего племянника Алма (Алмоша), который, впрочем, вскоре вернулся в Венгрию. Вполне возможно, это было связано с вторжением в Венгрию куманов, что заставило Ладислава прервать поход, и противодействием местного населения.
Под властью Ладислава остались земли Славонии, ранее входившие в состав Хорватского королевства, но где традиции государственной жизни из-за меньшей развитости этих территорий, были относительно слабыми. Предполагается, что уже при Ладиславе в Славонии была введена венгерская территориальноадминистративная система. Здесь была организована система особых административных единиц — королевских комитатов с королевскими патримониальными владениями. Их административные границы зачастую совпадали с границами епископств. Желание венгерского короля распространить на занятую область политическое и идеологическое влияние показывает организация по его инициативе в 1094 г. Загребской епископии. Она создавалась на землях бывшей Сисачской епископии, входившей в составе далматинско-хорватской церковной территории (охватывавшей земли бывшего Хорватского королевства). Формально подчиняясь Сплитской архиепископии, в действительности это была тогда ничейная земля. Ладислав передал Загребскую епископию в церковное подчинение архиепископу Острогонскому (Эстергомскому), а затем она принадлежала Калочской церкви, так что организационно она была ориентирована на венгерскую церковь. Грамота об основании архиепископии утрачена, но сохранился отрывок записи Эстергомского архиепископа 1134 г. об этом событии с, очевидно, близким воспроизведением фундационного документа[3]. В записи ни Сисачская епископия, ни Сплитская архиепископия даже не упоминались, и такая лакуна не кажется случайной. Учреждение Загребской епископии было личной, не санкционированной папой, инициативой Ладислава, поддержанной венгерскими епископами, а также венгерскими высшими должностными лицами и нобилями, по совету которых и осуществлялось упомянутое событие
епископа приглашался некий чех «достойного образа жизни», по имени Дух[4], который, по некоторым предположениям, мог быть глаголическим священником, ведшим службы на церковнославянском языке
Самое активное участие светских лиц в организации Загребской епископии противоречило постановлениям Латеранского собора 1059 г., принятым в связи с борьбой за инвеституту, и неизбежно вело к конфликту с папским престолом. После смерти Ладислава в 1095 г. его на престоле в отсутствие прямых наследников сменил Ко-ломан (Кальман, брат Алмоша), восстановивший добрые отношения с Римом, что, однако, никак не повлияло на положение Загребской епископии, но, видимо, сделало возможным без помех со стороны папы распространить власть венгерского короля на хорватско-далматинские земли, на которых в это время царили хаос и безвластье.
Об этом красноречиво свидетельствуют описания крестового похода, объявленного Урбаном 11 в 1095 г. Когда в 1096—1097 гг. по территории Хорватии проходили крестоносные войска под предводи
тельством графа Раймунда IV Тулузского, то, по данным хронистов этого похода, всякая власть здесь отсутствовала, более того, Хорватия, за исключением адриатических городов, жители которых «от других отличаются обычаями и языком», предстала перед глазами крестоносцев пустой малонаселенной землей, с необработанными полями, разрушенными городами и крепостями, с людьми, привыкшими к грабежам и убийствам[5]. Однако в каких-то частях страны в это время могли существовать территории, сохранявшие остатки прежней властной структуры. Это следует из рассказа венгерского историка второй половины XIII в. Шимона де Кезаи в его «Деяниях венгров» о хорватском короле Петре
области Хорватии от континентальных (Славонии)[6], и погиб в бою. Этот рассказ демонстрирует наличие организованного сопротивления новой власти, проходившего под знаком защиты Хорватского королевства. Неизвестно, насколько это сопротивление сохранилось в хорватской исторической памяти. Прямых свидетельств об этом нет, однако косвенно на существование какого-то предания может указывать следующий легендарный эпизод. В венгерской и хорватской исторической мысли преобладало представление о Звонимире как о последнем хорватском правителе, и в одном из вариантов легенды (возникшей примерно в XIV в.) о смерти Звонимира, последовавшей от рук его же воинов, ему приписывалось участие в боевых действиях в месте Петрово поле
Восприятие власти в ситуции конца XI в. демонстрирует знаменитая глаголическая Башчанская надпись, выбитая около 1100 г. Плита с этой надписью была обнаружена в церкви св. Люции, находившейся возле селения Башки на о. Крк. Церковь перестраивалась в начале XIV в. с использованием материала прежней церковной постройки, и Башчанская плита оказалась одной из плит покрытия пола, вследствие чего в надписи имеются некоторые утраты, хотя в целом смысл ее понятен. Она была составлена от имени аббата Држихи, настоятеля бенедиктинского монастыря св. Люции, по всей видимости, на основе жалованной грамоты, выданной некогда монастырю Звонимиром. «Я, аббат Држиха, написал это о поле, которое Звонимир, король хорватский, дал в свое время св. Люции. Свидетель этого жупан Крбавы Десимир, Лики Мартин, Прибинег, посланник в Винодоле, Яков на острове. Я, аббат Добровит, построил эту церковь вместе с девятью братьями, в дни князя Козмата, владевшего своим краем». Примеча
тельно, что в первой части земельное пожалование освящается авторитетом прежней властной структуры — Звонимира, его приближенных и местной знати, а о современной автору власти вообще ничего не говорится. Вторая часть надписи, сделанная другим аббатом, датируется лишь временем правления местного князя. Так что в «своих краях», по всей видимости, сохранялся авторитет прежней родовой знати. Некоторые документы далматинских городов, относящиеся к началу 90-х гг., также демонстрируют неустойчивость и расплывчатость представлений о верховной власти. В записях, копиях и обрывках документов из монастыря св. Марии в Задаре, который в свое время был столицей византийской Далмации, сохранились некоторые сведения о восприятии своего места в политической картине конца XI в. Монастырь был основан в 1066 г. дочерью задарского городского главы (приора) Чикой с разрешения хорватского правителя Крешимира IV, с которым приор находился в родстве. Во время составления указанных документов аббатиссой монастыря была дочь Чики, Веченега. В составе т. н. Евангелиария Веченеги (Evangeliarium Vekenegae), датируемого приблизительно первой половиной 90-х гг. XI в., имеется пасхальный гимн, exsultet, относящийся к краткому времени византийского суверенитета и завершающийся обращенной к Господу просьбой молиться за «весь клир и божий (devotissimum) народ вместе с нашим папой (имярек) и епископом (имярек)», а также помнить «раба твоего императора (имярек), нашего приора (имярек) и весь народ города»
1
Евангелиарий Веченеги хранится в Bodleian Library (Оксфорд) — Са-nonici М. S. Bibl. Lat. 61. Цит. по: Katicic R. Litterarum studia. S. 514.
когда Ладислав, король паннонцев, войдя в пределы королевства Хорватии, поставил ей королем своего племянника Алма»[7]. Такая неопредлеленность была обусловлена, с одной стороны, временем безвластия или изменчивостью суверенной власти, а с другой — политической историей далматинских городов, долгое время находившихся под византийским суверенитетом. Авторитет прежней власти византийского императора в этих условиях оказывалось вполне ожидаемым.
В конце XI в. был заключен договор между венецианским дожем Виталом Михаилом и венгерским королем Коломаном, по которому Венеции, тесно связанной тогда с Византей, отходили далматинские города, а Коломану, очевидно, в основном земли Славонии. Тоску в далматинских городах по сильной верховной власти, способной защитить своих подданых и обеспечить безопасные условия существования, демонстрирует текст грамоты далматинского города Трогира о переходе под власть дожа в 1097 г., в которой граждане выражали уверенность в том, что для них было бы наиболее надежно «жить под управлением столь значительных господ и оставаться на их бдительном попечении и под надежной защитой».
Быстрое и кардинальное изменение политических условий и правил жизни означало смену политических и социальных ролей и должно было вызвать формирование соответствующих обстоятельствам взглядов на столь близкую еще историю конца своего государства, хорватской династии, историю утраты суверенитета. Представления хорватских и далматинских авторов XIII—XIV вв. о Звонимире как о последнем правителе Хорватского королевства, возможно, были основаны не только на воспоминаниях о его могуществе, но и на позиции венгерской историографии, на чем следует остановиться особо.
Поход короля Ладислава стал изображаться в венгерских источниках как осуществление наследственного права венгерского короля, поскольку жена Звонимира Елена была его сестрой, а Звонимир, как подчеркивали источники, умер бездетным. Причем поводом к за-
всеванию служили некие агрессивные действия самих хорватов. В венгерской хронистике это событие было представлено следующим образом: «(Ладислав) первым подчинил Далмацию и Хорватию постоянной королевской власти. Когда король Звонимир умер без детей, его жена, сестра короля Ладислава, тяжело притесняемая оскорблениями врагов своего мужа, просила во имя Иисуса Христа помощи у своего брата. За ее оскорбления король жестоко отомстил и полностью вернул ей Хорватию и Далмацию, которые потом она подчинила своему владычеству (suo dominio). Король сделал это не из-за жадности, но потому что по королевской правде ему принадлежало это наследство: именно король Звонимир был с ним в родстве первой степени, а наследников у него не было»
Власть Елены на якобы возвращенных ей землях не подкрепляется никакими источниками. Уже говорилось о том, что после завоевания Ладиславом части Хорватии, он поставил там королем своего племянника Алму. Поскольку прямых наследников у Ладислава не было, поставление Алмы можно рассматривать как реализацию наследственного права венгерского правителя. Елена в венгерской историографии оставалась ключевой фигурой в обосновании права короля на хорватские земли. В местной же традиции, похоже, ее имя было надолго предано забвению. В ближайшем к описываемым эти события источнике — хронике середины XIII в. сплитского архидиакона Фомы — Звонимир называется последним членом правящей династии, королева Елена не упоминается, а завоевание, начавшееся в 1091 г., никак не связывается с династическим преемством.
В изображении хрониста вторжение в Хорватию войска венгерского короля — это акция по защите ущемленного достоинства некоего хорватского магната, осуществленная по его же просьбе: «...король Свинимир умер, не оставив наследника. Так что с угасанием всего рода королевской крови в королевстве хорватов уже более не было никого, кто должен был бы возвыситься по праву. Ввиду этого
1
Рассказ содержится в своде истории венгров по списку Иллюстрированной хроники, включенном с дополнениями и изменениями в «Венгерскую хронику» XV в. Яноша Туроци (см. Chronicon pictum Vindobonensis. Р. 4—177, ср. Johannes de Thurocz. Chronica Hungarorum. I. Textus / Ed. E. Ga-lantai, J. Kristo. Bp., 1985).
между всеми знатными людьми королевства стала затеваться великая вражда. И когда то один, то другой, движимый честолюбием, заявлял о своих претензиях на владение страной, начинались бесчисленные грабежи, разбои, убийства и всевозможные злодеяния... В те времена жил один из магнатов Славонии; измученный своими же соплеменниками многими обидами, изнуренный значительными потерями и не надеясь, что он сможет как-то противостоять этому злу, он отправился в Венгрию. Явившись тогда к королю Ладиславу, он ...убедил его выступить для завоевания королевства Хорватии и подчинить его своей власти; он вполне уверил его, что это можно сдедать без труда, поскольку престол королевства был не занят»[8]. В хронике рассказывается об этапах подчинения хорватских и далматинских земель, причем акцентируется сугубо военный характер этой акции и называются причины быстрого поражения хорватов. «Король Ладислав, — пишет хронист, — без промедления собрал многочисленное войско ...и беспрепятственно занял всю землю от реки Дравы до Альп, которые зовутся Железными» (имелась в виду земля Славонии). Перейдя горы, «он начал осаждать укрепления и крепости ...Хорватии». А поскольку ее народ был разобщен, Ладислав одержал легкую победу.
Таким образом, завоевание Хорватии представлялось возможным из-за междоусобной борьбы, до крайности ослабившей страну. Причем, по убеждению хрониста, никто из враждующей хорватской знати не имел законных властных полномочий на хорватский трон. Однако верховная власть над хорватскими и далматинскими землями, по его представлениям, не переносилась автоматически и на венгерских правителей. Не случайно в своем рассказе Фома обходит молчанием наличие хорватских связей венгерской династии, благодаря которым венгерский король мог претендовать на опустевший хорватский престол.
Вместе с тем для автора хроники было очевидным обращение представителя хорватской знати после смерти Звонимира за защитой именно к венгерскому королю. Так что представление о некоем праве венгерского короля на хорватский престол, по всей видимости, суще
ствовало и было основой соответствующих преданий. Мотив обращения хорватов к Ладиславу за помощью в искоренении междоусобных конфликтов стал впоследствии одним из устойчивых элементов предания о смене власти. В 1102 г. венгерский король Коломан, вопреки договоренности с Венецией о разграничении сфер влияния, предпринял успешный поход на территории Далматинской Хорватии. Хорватские и далматинские исторические источники подчеркивали впоследствии военный контекст установления власти Коломана, готовность сопротивления, но одновременно заостряли внимание на последующем добровольном подчинении королю, заключении с ним определенного соглашения. В житии трогирского епископа Иоанна, составленном, по некоторым предположениям, в середине XII в., а в начале XIII в. дополненном и переработанном трогирским епископом Трегуаном
1
Текст жития — Vita beati loannis episcopi traguriensis 11 Legende i kro-nike / Ured. V. Gligo, H. Morovic. Zagreb, 1977 (Splitski knjizevni krug. Knj. 2). S. 69—121; о датировке жития и необходимая библиография — S. 61—68.
Акценты на первоначальном сопротивлении адриатических городов власти Коломана и принадлежности короля и горожан к одной вере как залоге добровольного ему подчинения оказались, видимо, устойчивыми в представлениях об установлении венгерского суверенитета. В рассказе Фомы Сплитского о нападении Коломана на Сплит, очевидно, основанном на местных исторических преданиях, также подчеркивался смелый отпор горожан войску короля. Хронист рассказывает, как граждане Сплита отважно противостояли Коломану, поскольку, по его словам, они страшились «попасть под власть неведомого и чужеземного народа». Когда же они узнали, что венгры — христиане и король не хочет им зла, если только они подчинятся его власти, то заключили с ним мирный договор, пообещав остаться верноподданными Коломана и его потомков. «Тогда король вошел в город и был встречен клиром и народом с большим почетом. И в тот же день, приняв от коммуны всевозможные знаки внимания и выдав иммунитетные привилегии, он отбыл»[9].
О походе Коломана речь идет и в памятнике, известном под названием «Pacta conventa», в котором рассказывается история соглашения знатных хорватских родов с Коломаном о признании ими его власти и сообщается об условиях такого соглашения. Этот текст сохранился в одном из списков хроники Фомы Сплитского первой половины XIV в. и, по всей видимости, отражает идеологическую ситуации Хорватии примерно этого времени. Для рассматриваемых здесь сюжетов интересен начальный пассаж текста о том, как Коломан пожелал подчинить своей власти «всю Хорватию до моря далматинского», и хорваты, узнав о приходе войска короля, «собрали собственное войско и приготовились к бою», король же направил к ним послов с благосклонными предложениями.
Историческое предание сохранило, таким образом, в качестве устойчивого элемента воспоминание о первоначальном неприятии власти Коломана и о вооруженном сопротивлении ему (или по крайней мере о стремлении оказать такое сопротивление) и скорректировало его в соответствии с меняющимися политическими условиями.
Кажется поэтому неслучайным, что именно в связи с сообщением о войне Коломана со Сплитом Фома Сплитский замечает, что горожане, «все вместе решились скорее вынести все испытания и потери, чем допустить иго венгров (iugum Hungarorum)»[10]. Документы, современные походу Коломана, косвенно подтверждают, что противоборство ему действительно было, но одновременно показывают, что на занятых землях венгерский король видел себя продолжателем традиций Хорватского королевства. Грамота из картулярия задарского монастыря св. Марии, относящаяся к 1102 г., сообщает о его коронации на хорватской территории, в Биограде-на-мору недалеко от Задара. Акт коронации явно должен был продемонстрировать преемственность венгерской власти от прежней хорватской: «Я, Коломан, Божьей милостью король Венгрии, Хорватии и Далмации, после проведения совета (consilio) был коронован в Биограде-на-мору, в королевском городе», и далее сообщается о предоставлении им по просьбе его комитов королевской свободы женскому монастырю св. Марии, чтобы монахини могли возносить молитвы Богу «за меня и за благосостояние моего государства»
Неизвестно, каким был ритуал коронации, что за совет предшествовал этому акту. Некоторые исследователи предполагают, что Коломан использовал символы власти Звонимира, но сведений об этом в источниках нет. В то же время самим фактом особой коронации Коломан подтверждал королевский статус Хорватии и Далмации и особое положение этой территории в составе Венгерского королевства. Предоставляя привилегии именно монастырю св. Марии, он тем самым демонстрировал готовность продолжать традиции прежней власти в Хорватии, поскольку монастырь находился на особом положении в Хорватском государстве, был в свое время основан по
распоряжению Крешимира IV и получал королевские привилегии и многочисленные пожалования. Документы монастыря св. Марии сохранили некоторые существенные детали как установления власти венгерского короля в Задаре, так и ее восприятия в городской среде. Одна из грамот датируется 1105 г., когда «королем Венгрии, Хорватии и Далмации» был Коломан, и далее уточняется — «в первый год, когда он как победитель (triumphali-ter) вошел в Задар, а на епископской кафедре Задара был Григорий»[11]. На стене колокольни монастыря св. Марии имеется монументальная надпись того же 1105 г., подтверждающая, что Коломан одержав военную победу, смог занять Задар. При этом монастырю, видимо, отводилась важная идеологическая функция символа новой власти: «... после победы и пожалованной ему награды мира — входа в Задар, распорядился на собственный счет воздвигнуть эту башню для святой Марии Венгрии, Далмации и Хорватии король Коломан»
Показательна датировка в стихотворной эпитафии аббатиссы монастыря Веченеги, умершей в 1111 г., в которой сообщается, что она преставилась в таком-то году от Рождества Христова «и на пятом году как нами владеет (Nos habet e(st) король Коломан», причем как об одном из основных ее дел сообщается о завершении строительства колокольни, начатой Коломаном. Так что в Задаре уже вскоре после его подчинения венгерскому королю вполне осознавались новые политические и идеологические реалии и приоритеты, обнаруживалось стремление участвовать в созданию единого для всего Венгерского королевства идеологического пространства и готовность к вхождению в это пространство.
Заняв Далмацию, Коломан передо ставил королевские права на Далмацию и Хорватию своему сыну Стефану, подтвердив тем самым особый королевский статус земель прежнего хорватского государства, находящихся теперь под его суверенитетом и руководимых членом династии. Властная структура на территории его подчинения приобрела для подданных более ясные очертания, что зафиксировала запись 1114 г. в «Задарском евангелиарии» (Evangeliarium laderense), пергаменном кодексе самого конца XI в., вышедшем из скриптория монастыря св. Хрисогона в Задаре[12]. Под этим годом в него были вписаны имена представителей духовной и светской власти, которым провозглашались пожелания и хвалы на Пасху и Рождество (т. н. laudes). Так, здравицы возносились папе, «благословенному (almifico) королю Венгрии, Далмации и Хорватии Коломану, преславному (clar-issimo) нашему королю Стефану, Кледину, нашему славному комиту (inclito nostro comiti)»
Когда Стефан наследовал венгерский престол, Венгрия при нем переживала кризис, мало вмешиваясь в дела на балканских территориях, и коронация хорватской короной не проводилась. Во второй половине XII в. в течение почти двадцати лет большая часть территорий Хорватии и Далмации подчинялись власти Византии. Но когда в 1180 г. Венгрия вернула эти земли, прежний порядок поставления сына короля правителем Хорватии и Далмации возобновился. Он
принимал над ними власть и одновременно титул герцога — Dalmacie et Chroatiae Chulmeque dux или же dux totius Sclavoniae, и назывался также «младшим королем». У него был двор со своей канцелярией[13]. По некоторым жалованным грамотам, вышедшим из его канцелярии в Задаре, видно, что герцог считал себя наследником как венгерских правителей Хорватии, так и прежней хорватской правящей династии. Показательна, например, грамота 1198 г., изданная от имени герцога Андрея, будущего венгерского короля Андрея (Эндре) II. Задар выделялся в его титулатуре особо и, видимо, представлялся главным городом его далматинских владений, что было принципиально, как учитывая его прежнее положение столицы византийской провинции Далмация, так и в связи с венецианскими претензиями на Задар: «Андрей, сын короля Белы III, по милости Божьей герцог Задара и всей Далмации, Хорватии и Хума, сознавая, что в обязанность герцогской службы входит всеми силами стремиться к возвышению церкви», подтверждает монастырю св. Козьмы и Дамиана «все земли, которые передали в свое время Крешимир и Звонимир, некогда хорватские короли и их вельможи (principes), а наш дядя Стефан подтвердил»
Еще в одной грамоте Андрея того же 1198 г. уточнялись прерогативы герцога «распоряжаться правами и обустройством своего королевства». Эта грамота издана в связи с вакантной тогда Хварской епископии, которая Венецией в свое время была придана основанной ею Задарской архиепископии. Определение судьбы Хварской епископии еще раз демонстрировало стремление венгерской власти решать вопросы церковного подчинения. Постановление выносилось после «исследования» данного вопроса с учетом мнения «далматинских епископов и всех хорватских первых лиц (universorum Chroatorum principum)», в результате которого было выяснено, что «по старому
обычаю» Хварская епископия «была под Сплитской архиепископией», и это ее положение было закреплено соответствующим решением Андрея. Говорилось здесь и о методе управления, состоящем в обходе территории и дальнейшем решении (очевидно, уже на месте) отмеченных проблем, в том числе и проблем церковного устройства[14]. О том, как происходило общение с подданными, можно судить по рассказу Фомы Сплитского о поездке по своим окраинным владениям в 1251 г. короля Белы IV. В местах его стоянок «к нему как к государю стекалось отовсюду множество народа по разным делам». Прибыв в Сплит, он остановился во дворце одного из нобилей города, «и часто посещавшие его граждане встречали весьма благосклонный прием и выслушивались им»
Титул герцога как управителя данной территории должен был давать его обладателю право наделения землей верных ему людей, но интересно, что герцогам приходилось доказывать это право, подчеркивая свое равное в этом отношении положение с королями. В грамоте 1200 г. Андрей ссылался на некие авторитетные суждения «старших» (veterum), согласно которым «королям и славным герцогам (regibus ас magnificis ducibus)» полагалось отмечать верных им людей достойными дарами. «Верность» и особенно «неколебимая верность» с отсылкой на то же суждение дежурно выделяется Андреем как основное заслуживающее поощрения достоинство. «Следуя во всем за старшими», Андрей награждает участком земли за верную службу загребского декана Барана.
Значимость этого титула, потенциально открывающего путь к венгерскому трону, иллюстрирует рассказ хроники Фомы Сплитского, относящийся к 60-м гг. XIII в., когда в венгерском королевском доме между Белой IV и его сыном Стефаном разыгрывалась борьба за власть, а герцогские обязанности малолетнего младшего сына короля Белы по сути взяла на себя королева Мария. Фома повествует, как королева объезжала земли Хорватии, «для того чтобы проверить верность здешних народов ее сыну Беле, пребывавшему
еще в детском возрасте, который был поставлен во главе этих земель, принадлежавших ему по естественному праву как второму сыну короля, тогда как первородный сын Стефан получил уже венец венгерского королевства»[15]. Сообщение перекликается с заявлением самой Марии о цели своей поездки: «навести порядок и составить ясное представление о положении во владениях дражайшего сына нашего правителя Белы»
Хорватской коронацией венгерский король гарантировал своему сыну венгерский трон после своей смерти. Так, Коломан короновал как хорватско-далматинского короля своего сына Стефана, Бела III — Эмерика, Эмерик — Ладислава. То, что коронация могла проводиться особой короной, показывают свидетельства хорватских и далматинских грамот. Так, о сыне Белы III Эмерике (Имре) говорилось, что он «два раза коронован на счастливое правление Венгрией и Далмацией». В дальнейшем, с урегулированием проблем престолонаследия, одновременно с венгерской коронацией король получал и титул правителя Хорватии, Далмации и Славонии.
Источники свидетельствуют, что с утверждением новой власти и иной политической структуры в историческом сознании различных групп хорватского общества не только сохранялись, но развивались представления о прежней истории Хорватского королевства (включая и историю далматинских городов), в которых важное место отводилось прежним хорватским правителям. Один из ярких примеров интереса к соответствующему историческому знанию является пергаменный латинский сборник, хранящийся в ризнице кафедрального капитула Корчулы (т.н. Корчуль-ский кодекс) и созданный вскоре после ИЗО г.[16] В сохранившейся части он включает в себя разножанровые произведения, касающиеся всего спектра европейской истории с древнейших времен: сочинения (в основном в отрывках) Иосифа Фловия, Павла Диакона, Исидора Севильского, хроники и пр., в том числе и папскую хронику «Liber pontificalis». Далматинско-хорватское происхождение кодекса обосновывается наличием внесенных в этот последний текст дополнений, касающихся истории данного региона, а некоторые особенности употребления славянских имен в дополнениях к тексту показывают, что хорватскаий язык был для редактора «Книги пап» родным
На полях кодекса имеются готические глоссы несколько более позднего, чем сам кодекс времени, своего рода заголовки ко всем пассажам, касающимся местной истории, как далматинской, так и хорватской —- «Nota Salone», «Nota de duce Croatorum» и др.. Хорватский редактор внес в исходный текст дополнения, свидетельствующие об особом интересе в его время к истории раннесредневекового Хорватского государства и его правителей. Так, сообщение «Книги пап» о папе Иоанне X (914—929 гг.) было существенно расширено известиями о его роли в заключении мира в войне хорватов с болгарами и в организации церковного пространства на территории Далмации и Хорватии, благодаря чему «хорваты стали
вечными данниками святого Петра»[17]. В рассказ о папе Александре II (1061—1073 гг.) был включен обширный пассаж о Крешимире IV, повествующий о возложении на него обвинений в причастности к убийству брата, о соответствующих разбирательствах и оправдании его перед папским легатом, после чего он «принял от святого апостола Петра верховную власть над своей землей». Здесь же рассказывалось о положении в это время в сплитской церкви и о местных синодах
Еще более показательна в этом отношении хроника Фомы Сплитского. В изложении античного и раннесредневекового прошлого Далмации этот текст представлял развитие исторической традиции романского населения, противопоставлявшего себя пришлым славянам, поселившимся на территории далматинской провинции.
Вместе с тем здесь отчетливо проявляется тенденция к соединению истории Далмации и Хорватии. Более того, в хронике Фомы зафиксировано представление о законности прав правителей раннесредневекового хорватского государства на Далмацию. Они, по словам Фомы, «власть над королевством Далмации и Хорватии держали по наследству от своих отцов и прадедов»[18]. В хронике встречаются и скупые, но говорящие оценочные характеристики хорватских правителей. Так, Звонимир именуется «illustris vir», Крешимир — magnificus vir
Престиж прежней хорватской династии проявлялся и в том, что земельные вопросы и споры, в которых принимали участие далматинские города и отдельные их представители, хорватские феодальные семейства, церкви и монастыри, основывались на жалованных грамотах, якобы изданных от имени правителей раннесредневекового Хорватского государства, так что право на земельные владения освящалось их авторитетом.
Башчанская плита. Ок. 1100 г.
Церковь св. Марии.
Загребский кафедральный собор. XIII в.
Далматинские города в отношениях с верховной властью
Далматинские города в течение столетий развивали элементы городского самоуправления. В условиях политической неразберихи в конце XI в. они одни по сути представляли более или менее устойчивые политические независимые структуры во главе с избираемыми из числа патрицианского слоя горожан правителями и продолжали свои государственно-политические традиции, сложившиеся в предыдущий период.
Сохранение городской свободы с самого начала оказывалось принципиальным пунктом в отношениях с новой верховной властью. Об том, в частности, рассказывает запись родственника задар-ского епископа, принимавшего участие в процедуре перехода Задара под власть Коломана в начале XII в. Перед Задаром король собрал собор, на котором рассуждал о далматинских свободах. Он поклялся на Евангелии, что никогда не нарушит старую далматинскую свободу и никогда не навяжет им епископа и первое лицо (primatem), в том числе и в качестве князя, против их воли. Королевскую клятву подтверждают своей присягой венгерские епископы и жупаны, а также многие дружинники. В проведении этой процедуры, сопровождающей признание Задаром власти короля, инициативная роль принадлежала «тому, который решил, чтобы провинция Далмация подчинилась королю. Он хотел через участие многих известных людей быть уверенным, что ему и его наследникам останется старая свобода». На память об этом событии король преподнес золотые кресты Задарской, Сплитской и Рабской церкви. Кем был человек, обеспечивший переход Задара под власть короля, неизвестно. Скорее всего, городской глава. Но в любом случае сохранение городской свободы оказывалось условием такого перехода.
1
CD 2. Р. 24.
Какие конкретно свободы и привилегии в отношениях с сувереном получали далматинские города, показывает текст договора короля Коломана с Трогиром, датированный 1107 г. Подобными договорами регламентировались отношения и с другими далматинскими коммунами. Король не должен был превращать граждан в податное население (tributarii), обязывался утверждать епископа и стоявшего во главе городского управления князя согласно выбору города, горожанам дозволялось пользоваться издревле установленными законами, запрещалось пребывание на территории города венгров и других чужестранцев без специального на то разрешения и пр.[19]
Казалось бы, король подтверждал городские свободы, однако на самом деле положение существенно менялось. Раньше во главе городского управления стояли приоры из числа городского патрициата, и во многих городах власть приоров передавалась по наследству. Причем нет документов, которые могли бы свидетельствовать о вмешательстве Византии или Хорватского королевства в поставление приоров. Теперь же в поставлении главы города и его епископа за королем оставалось последнее слово. Схожая ситуация возникала на территории венецианского подчинения, что подтверждает актовый материал. Грамота 1166 г. сохранила некоторые детали такой коллизии. Коммуна Раба направила тогда дожу посольство с напоминанием о его обещании свободного выбора князя. Дож же наказал им выбрать четырех граждан из нобилитета, из числа которых он сам назначит князя.
В хронике архидиакона Фомы содержится рассказ об установлении в ПОЗ г. в Сплите после ожесточенного сопротивления венгерскому королю власти Коломана, когда « он согласился со всеми требованиями, которые выставили сплитчане для заключения мирного договора» и выдал им «привилегии на свободу». В литературе высказывается мнение, что Сплиту в наказание за его противоборство
Коломану привилегии не были тогда предоставлены, а существующая дарственная венгерского короля, датированная 1103 г., является фальсификатом[20]. Таким образом, и рассказ Фомы о выданных тогда Коломаном иммунитетных пожалованиях Сплиту, оказывался если не домыслом, то преувеличением. Наличие такой фальсифицированной дарственной, равно как и основанных на ней интерпретациях событий, могло свидетельствовать об инициативном желании города и его жителей укрепиться в новом политическом организме, опираясь на законодательные акты суверенной власти. Вместе с тем основным содержанием истории городов в рассматриваемое время было дальнейшее формирование в них элементов коммунальной структуры, в связи с чем стремление венгерской власти влиять на поставление церковных иерерхов и подчинить города королевским людям, ограничив при этом полномочия высшего городского сословия, патрициата, придавало борьбе городов за автономию антивенгерскую окраску. В период установления новой власти борьба политических и социальных приоритетов была особенно напряженной, а отношения автономных городских структур с центральной властью запутанными и болезненными. Рассказывая о положении в Сплите сразу после подписания договора с Коломаном, Фома Сплитский подчеркивает, что «по настоянию мирян» архиепископом тогда стал «клирик из двора Коломана, его фаворит» который потом часто ездил в Венгрию
был некий Адриан из итальянского города Тревизо, поставленный горожанами вопреки венгерской власти. Когда архиепископ и венгерский герцог сговорились занять город, именно Адриан раскрыл этот коварный заговор, и нападение было отражено предупрежденными горожанами. Хронист не смягчает своего отношения к проигравшим: по его словам, одни из незадачливых захватчиков погибли, другие «бежали в смятении, пораженные сильным страхом и ужасом», а архиепископ, «покрытый позором, покинул город, чтобы никогда не возвращаться»[21]. Если учесть, что Тревизо, откуда происходил комит Сплита, был союзником Венеции, с чем, возможно, и было связано бегство комита, картина политических предпочтений в далматинских городах становится еще более сложной. Очевидно, отношение к верховной власти было двойственным, что показывают отдельные эпизоды хроники Фомы Сплитского. Остроту сюжетам хроники, касающимся Венгрии и венгерского короля, придавал тот факт, что Фома сам был активным участником движения за введение в его родном Сплите должности подесты, приглашаемого коммуной платного чиновника, возглавлявшего городское управление, что само по себе существенно умаляло власть короля. В хронике нет прямых выпадов против венгерского короля и его приближенных. Вместе с тем она пронизана антивенгерскими мотивами, иногда даже гротескными характеристиками, которые, впрочем, умело вуалируются. Один из наиболее ярких примеров — обширное описание в хронике татаро-монгольского похода на Западную Европу 1242—1243 гг., большая часть которого посвящена истории разгрома венгров татаро-монгольскими войсками. Здесь дается оценка действиям венгерского короля, демонстрирующая роковые последствия слабой власти, не умевшей организовать оборону страны и допустившей ее разграбление, несмотря на численное превосходство войск. Из текста понятно, что король допустил фатальные просчеты: выступил слишком поздно, армия его была небоеспособна, ее командующие долго не могли прийти к определенному решению, он выбрал неудачную дислокацию и пр. Приговор бездарному руководству выносит Батый (в хронике — Бат), хотя его вывод следует из
повествования самого хрониста: «пусть этих людей (т. е. венгерских воинов. — О. А.) великое множество, но они не смогут вырваться из наших рук, поскольку ими управляют беспечно и бестолково», и далее венгры сравниваются со стадом без пастыря[22]. Не щадит хронист и венгерскую знать. Вот описание ее жизни накануне татарского нашествия, также объясняющее поражение венгров: «Расслабились они от долгого мира, отвыкли от тяжести оружия; находя удовольствие лишь в плотских радостях, они закоснели в бездействии и лени. Ведь венгерская земля, щедрая всяким добром... позволяла наслаждаться неумеренной роскошью. Какое же другое стремление владело молодежью, кроме как расчесывать длинные волосы, холить свою кожу, менять наружность мужчины на женское обличье? Целые дни они проводили в изысканных застольях и приятных развлечениях. С трудом они просыпались в третьем часу дня. Проводя всю свою жизнь вместе с женщинами в солнечных лесах и восхитительных лугах, они не могли представить себе грома сражений» Порицание короля и венгерской знати звучит из уст калочекого архиепископа Хугрина, отважного участника военный действий. Причем в соответствующем пассаже его отваге противопоставляется легкомыслие людей, облеченных властью, но не исполнивших главную свою задачу — спасти подданных и всю страну: «Хугрин, будучи человеком безупречной смелости и бесстрашия, возвысив голос, стал бранить короля за беспечность, а всех баронов Венгрии обвинять в праздности и косности, в том, что в столь опасной ситуации они и о своей жизни не подумали и не позаботились о спасении всего королевства»
ни как развернуть свои порядки, ни как поднять всех на сражение», «несчастная толпа венгров, отчаявшись найти спасительное решение, не представляла, что делать»[23]. Вместе с тем нельзя сказать, что хронист не признавал верховной власти венгерского короля, не считал ее своей. Хотя сам он и не употребляет выражения «наш король» или ему подобных (что, впрочем, само по себе примечательно), в хронике содержатся вполне сочувственные описания восторженных приемов, оказанных его согражданами венгерским королевским особам. Так, например, представлена встреча короля в 1251 г., когда он, «осматривая рубежи своего королевства, спустился через Хорватию к городам Далмации». Он торжественно вступил в Сплит, «как и подобает королю, отмеченный знаками королевского достоинства, и был принят с большим ликованием клиром и народом»
Косвенно о признании хронистом венгерской власти и ее государственной идеологии свидетельствует использование венгерских источников, и прежде всего апологетических текстов житий венгерских королей. Очевидно, на основании жития Ладислава I Фома пишет, что тот «был не только отважным в сражении, но выделялся набожностью и благочестием», отмечает смелость Ладислава в борьбе с половцами («скифами»), когда он «с Божьей помощью уложил на полях сражений большую часть вражеского племени». В описаниях, относящихся к более раннему времени, отмечаются этапы приобщения к христианству венгерских правителей князя Гезы (972—997 гг.) и его сына короля Стефана (Иштвана) I (997—1038 гт.), при этом в описании добродетелей и благодеяний Стефана очевидно непосредственное знакомство хрониста с жизнеописанием святого короля.
Восхваление деятельности Стефана по церковному устройству страны заканчивалось сентенцией: «Едва ли где в целом свете церковь находилась в лучшем состоянии и в таком почете»[24]. Повествование о древнейшей истории венгров во время и после их поселения в Паннонии основалось в хронике на данных официальной венгерской историографии
Признание горожанами власти короля при одновременном ощущении особости собственного городского пространства предоставляет и актовый материал. Так, в присяге Сплиту 1227 г. представителя хорватской феодальной знати, назначенного городом на место кастеляна крепости Клис, он обязывался смотреть за крепостью «прежде всего во славу короны короля Венгрии». В то же время свои отношения с коммуной описываются им в вассально-сеньориальных категориях: он дает городу и его комиту клятву верности и заявляет о своей готовности и долге служить ему «как его житель и гражданин», «как серв и вассал».
В хронике Фомы содержится несколько рассказов о непосредственных контактах жителей Сплита с королевской семьей, демонстрирующих всю сложность взаимоотношений города с верховной властью. Накануне татарского нашествия на Венгрию городская коммуна вызвала недовольство короля в связи с организацией независимого городского правления и выдвижения кандидатуры архиепископа, не назначенной королем, а определенной городом. Поэтому во время нашествия, когда королева вместе с детьми спасалась от татар в Далмации, она не пожелала остановиться в Сплите и разместилась в соседней крепости Клис. «Подеста и сплитские нобили не раз приходили к госпоже и настоятельно просили ее, смирив свой гнев, удостоить город своим пребыванием», и несмотря на ее отказ, они про
должали оказывать ей «всякие почести, часто являлись к ее двору с дарами и приношениями»[25]. На следующий год, спасаясь от татар, король с многочисленным сопровождением, в которое входили прелаты, вельможи, бароны и простой народ также оказался в Сплите. При приближении короля «весь клир и народ, выйдя процессией, приняли его с должным почетом и покорностью». В описании поведения подесты во время пребывания короля представлена идеальная модель отношений городского главы и верховного суверена, когда «подеста, выказывая преданность и старательность в удовлетворении королевских желаний, ревностно пекся о том, чтобы и граждане обнаруживали готовность в исполнении королевских распоряжений и чтобы королевская милость согревала всех граждан благосклонным вниманием и расположением»
Рассказ хроники, относящийся к 1244 г., демонстрирует сложное и даже драматичное переплетение в сознании горожан подданических чувств в отношении венгерской власти и ощущения незыблемости городской автономии. Тогда коммуна Сплита, в условиях неудачной для себя войны с Трогиром за спорные территории, искала военного покровительства боснийского бана Нинослава, который был поставлен сплитским комитом. Он пришел, сопровождаемый «многими сильными мужами», видимо, дружинниками, и разгромил противника, что вызвало гнев короля, как в связи с самим поставлением Нинослава главой города, так и его действиями на территории, подвластной королю. Бела тогда начал настоящую войну против Сплита.
Горожане же, по свидетельству хрониста, направили посольство к королю и «извинялись» за содеянное, т. е. признали за своими
действиями некоторое диссидентство в отношении верховной власти. Король же, приняв их, «скрыл под лукавым ответом печаль своего сердца» и посоветовал лишь поставить на вакантный тогда архиепископский престол Сплита венгерского пробста Хугрина. И далее автор описывает, как миряне, вопреки желанию капитула, добивались поставления Хугрина, видимо, правдами и неправдами стремясь помириться с королем. Более того, когда королевское войско во главе с одним из наиболее опытных полководцев, наместником короля в «Славонии и Далмации» баном Дионисием вместе «со многими знатными людьми Венгрии», встало лагерем недалеко от Сплита, жители города старались «задобрить их подношениями и льстивыми речами». Однако венгры, следуя королевскому указу, «требовали заложников и крупную сумму денег, грозя суровыми карами»[26]. Именно это требование оказалось для горожан неприемлемым и напрямую связывалось ими с ущемлением городских прав и привилегий: «гражданам было тяжело прощаться со своей свободой, — пишет хронист, — они ссылались на привилегии, согласно которым их город освобождался от подобного рода поборов и повинностей». Даже когда венгры проявили «крайнюю настойчивость», горожане, зная о грозящем им суровом наказании, «со всей решимостью отказались» выдать указанное. Приняв тяжелейшее сражение, военные отряды Сплита «держались до последнего» и только после неминуемого сокрушительного поражения, «принужденные неизбежной необходимостью», они согласились выдать требуемое «в подтверждение своей неизменной верности»
При всем неоднозначном отношении к венгерской власти в хронике Фомы видна симпатия к Венеции, очевидно, как к силе, противостоящей Венгрии. Она обнаруживает себя в двух рассказах о взятии Задара, прежде всего в изложении событий 1202—1203 г. Предыстория этих событий такова. В 1183 г. Задар, отвергнув владычество Венеции, перешел под власть венгерского короля. Попытка Венеции отвоевать город закончилась неудачей. И когда в ходе Четвертого крестового похода (1199—1204 гг.) его участникам по
требовались корабли для морской переправы, венецианцы предоставили их крестоносцам взамен на обещание сломить сопротивление Задара. Крестоносцы разграбили тогда католический Задар, вызвав этим возмущение папы Иннокентия III и многих его современников. Фома полагал, что разорение Задара было следствием борьбы его жителей против законной верховной власти, с одной стороны, и их собственных пороков, с другой: «они нападали на венецианцев всюду, где только могли, расхищая их добро, притесняя, избивая и стараясь причинить им все зло, на какое только способны люди. Утопая в богатстве, они грабили из непомерной распущенности; переполненные тщеславием, гордые силой, похваляясь преступлениями, несдержанные в своем коварстве, они насмехались над низшими, презирали высших». Явно оправдывая нападение крестоносцев на католический город, хронист обвиняет его жителей в вероотступничестве[27], считая произошедшее Божьей карой: они «в довершение своего беспутства прибавили еще и то, что презрели католическое вероучение и позволили заразить себя разрушительной язвой ереси». Не случайным считает хронист, что город был взят в день его святого покровителя — святого Хрисогона
В целом по своей идеологии рассказ Фомы близок венецианским источникам, которые также интерпретировали захват города как восстановление законной власти. В соответствии с отраженной в венецианских источниках позицией хронист обходит молчанием гневные письма папы Иннокентия III в адрес разорителей Задара с угрозой их отлучения. Более того, явно выгораживая венецианцев, Фомы
пишет, что они не тронули церквей, разграбление которых особенно разгневало папу[28]. Впрочем, в рассказах хроники о взятии Задара можно обнаружить пассажи, противоречащие откровенной провенецианской позиции автора и, возможно, отражающие влияние интерпретации этих сюжетов в Задаре, что лишний раз свидетельствует о переплетении и множественности политических интересов в далматинских городах. Так, в рассказе о попытке Задара освободиться от венецианской власти в 1242 г. появляются обороты, явно чуждые поборнику Венеции. Хронист пишет о сопротивлении жителей Задара «вражеской свирепости» (hostili violen-tie), «свирепости венецианцев» (violentie Venetorum) и пр.
Далматинских источников рассматриваемого времени, которые описывали бы отношение городов, входивших в зону интересов Венеции, к власти дожа или — при смене суверенитета — к Венгрии, немного, хотя об этом отношении нетрудно догадаться, исходя из интересов городов, чья автономия ущемлялась Венецией. Чего стоит эмоциональный рассказ из жития трогирского епископа Иоанна, составленный в начале XIII в. епископом Трегуаном, о том, как венецианцы во время очередной попытки захватить Трогир, разграбили в поисках сокровищ захоронение Иоанна, но найдя только надетый на палец епископа перстень, не смогли его снять и отсекли руку святого. В житии описываются ужасные для венецианцев последствия настигшей их Божьей кары — кораблекрушение, чума и пр. А вот контрастное описание венгерского герцога Андрея его приема жителями Трогира в 1200 г.: «Вошли мы в город Трогир, где нас с честью и радостью встретили клир и народ и мы с почтением приняли laudes с пением гимнов».
Полное негативных характеристик венецианцев и бранной лексики в их адрес описание осады ими Задара уже XIV в. может до неко
торой степени восполнить представление жителей Задара о венецианском правлении более раннего времени. О силе антивенецианских настроений свидетельствуют картины ожесточенной борьбы Задара против власти дожа, представленные как в хронике Фомы Сплитского, так и в венецианских хрониках — Джустиниани и Мартино де Канале[29]. Рассказ Мартино де Канале о восстании Задара против Венеции в 1242 г. при всей его тенденциозности, очевидно, верен в описании того, как Задар напряженно искал покровительства и власти суверена, противостоящего Республике св. Марка. Сначала горожане обратились к германскому императору Фридриху, «бывшему в состоянии войны с венецианцами», обещая ему, сколько возможно, «удерживать город для него» и призывая «воспользоваться их помощью». А после отказа императора обратились за покровительством к венгерскому королю Беле IV, пожелав, «чтобы он ими владел»
Очевидно, что оценка гражданами городов центральной власти всякий раз зависела от ее политики в отношении родного города. Это красноречиво демонстрирует панегерическое описание в хронике Фомы Сплитского византийского правления второй половины XII в. В 1164 г. византийскому императору Мануилу (1143—1180), удалось на время отвоенвать у Венгрии практически всю территорию Далмации в границах провинции Римской империи. Отвоеванные земли были поделены на две области, одну из которых составляла Хорватия и города Северной Далмации, ее главным городом и резиденцией императорского наместника стал Сплит, получавший от императора дотации и поддержку. Собственно это последнее и составляет основу похвального слова хрониста: Мануил, «чрезвычайно милостивый ко
всем своим подданным, был не сборщиком податей, но щедрейшим дарителем своих богатств. Всех обращавшихся к нему он почитал, всем покрывал издержки из царской казны». Всем жителям Сплита «он определил жалованье, и даже младенцам в колыбели он наказал давать по одному золотому. Он отправлял своих дук с большим военным снаряжением и с крупными суммами денег на расходы»[30]. Хорватская феодальная знать В источниках почти нет сведений о структуре общества в королевских комитатах Славонии, об отношении местного населения к власти и пр. Некоторое представление об этом можно составить на основе документов, относящихся к пограничным областям между Славонией и Далматинской Хорватией, которые свидетельствуют о стремлении венгерской власти создать здесь прослойку преданного дворянства. Отношения преданного подданства королю семейства Клокочанов, проживавших на территории комитатов с центрами в крепостях Горица и Гора, представлены в грамотах, относящихся ко времени правления Андрея II. В 1224 г. представители семейства запросили у короля подтверждения своих давних владельческих привилегий на территории комитатов и получили их. При этом они выступали как «filii jobagionum sancti regis de Gorica», а Андрей принимал их «в свой дом и семью» и предоставлял им привилегии на земли в обмен на воинскую службу»
То основное, что определяло отношения знати Далматинской Хорватии с венгерскими правителями, — малое количество королевских земель. После установления новой власти, весьма слабо здесь выраженной, хорватские феодальные семейства остались хозяевами на своей территории, а бывшие королевские земли в основном были захвачены представителями местной знати. При слабой центральной власти здесь происходит укрепление сплоченных феодальных семейств, аналогичных западноевропейским линьяжам, владевших нераздельной наследственной землей, патримонием. Они видели себя спаянным солидарным организмом, все члены которого во всех поколениях обладали равными правами и властными полномочиями. Так, жупан Чернослав заключает в 1268 г. мир с Рабом от своего имени, своих племянников, всей своей родни, «рожденных и кто еще родится»[31]. Во главе войска хорватских князей находились они сами или вместе с ближайшими родственниками, к участию в военных действиях привлекались многочисленные представители линьяжа и дружинники, получавшие плату за участие в войне. Так, согласно описанию Фомой Сплитским подготовки князя Омиша к войне со Сплитом, «он призвал к себе по обычаю всех мужчин из своей родни, назначил им жалование, и вместе со своими братьями они оснастили либурны...»
Борьба за влияние между такими семействами приводит к тому, что к концу рассматриваемого времени на территории от Винодола до реки Цетине намечается тенденция (ярко проявившаяся позже, в конце XIII — начале XIV в.) к оформлению слабо зависимых от центральной власти квазигосударственных структур, объединяемых под господством отдельных феодальных родственных коллективов. То, что стоявшие во главе их князья чувствовали себя на подвластной территории независимыми правителями, показывает следующий эпизод из хроники Фомы Сплитского. Когда жители Сплита одержали военную победу над войском одного из князей Омиша, сплитский подеста
обратился к плененному врагу: «Где же твоя величайшая власть? Вот до чего дожил ты, считавший, что ни у императоров, ни у королей нет могущества, равного твоему!»[32]. Шубичи — одно из наиболее авторитетных семейств, представители которого еще в XI в. были жупанами исторической области Брибир, а затем, как показывают документы, брибирскими наследственными князьями. Характеристика одного из членов семейства, князя Григория Брибирского, подчеркнуто выделяющая его властную силу, содержится в хронике Фомы Сплитского и относится к 30-м гг. XIII в.: «могущественный и богатый и в делах управления достаточно осмотрительный и расторопный; да и судьба осчастливила его обилием детей и удачей во всех делах. В целой провинции Хорватия никто не мог бы сравниться с ним в могуществе (potentie)»
Вектор отношений центральной и местной власти на территории венецианского подчинения везде был одинаков. Венеция назначала здесь местную управу во главе с князьями, комитами, которые могли прибывать из Венеции или представляли местную знать, но в любом случае выступали в качестве венецианских чиновников на службе у Республики. Однако со временем обнаруживалась тенденция к удержанию власти в одной семье, к превращению должности в наследственный титул и достоинство, к стремлению князей, хотя и бывших в вассальной зависимости от Венеции, усилить свои позиции и постепенно расширить свое влияние, превратить эту зависимость в номинальную. Эта тенденция была реализована в полной мере князьями с о. Крк (будущими Франкопанами).
Первый известный по имени кркский князь — Дуям[33]; его сыновья в 1163 г. заключали договор с дожем, из которого видно, что венецианские власти считали возможным придать этой должности статус наследственной и закрепить ее за родом. И хотя ее исполнители продолжали считаться чиновниками Республики с определенным кругом обязанностей, но их отношения с Венецией все больше напоминали феодальные отношения сеньора и его вассалов. Согласно договору, братья «принимают княжение и весь остров» на тех же условиях, что и отец, князем оставался тот брат, который переживет другого. Они обязывались принимать и оплачивать венецианских посланников, самостоятельно оборонять остров от врагов Венеции, ни в коем случае не вмешиваться в дела коммуны города Крк и пр., дож же оставлял за собой право получения неких доходов (regales)
Следующие по времени договоры с кркскими князьями показывают дальнейшее признание Венецией наследственных прав всего рода: княжеским достоинством наделялись сразу несколько братьев из семьи, которые становились князьями «вместе и одинаково во всем». Кркским князьям удалось расширить свои владения, в том числе и на материковую часть Далмации, став таким образом вассалами и Венгрии. После того как кркские князья оказали помощь венгерскому королю во время татарского нашествия, открыто показав себя его подданными, они были изгнаны дожем с Крка, и там было введено правление присланного из Венеции князя. По прошествии времени кркским князьям удалось вернуться на остров, и в 1260 г. в Большом совете Венеции княжеский титул «навечно» был подтвержден двум ветвям семейства, причем, согласно соответствующему договору, клятву верности они должны были приносить в Венеции. Но те, напротив, все меньше считали себя связанными вассальными узами с венецианской властью, демонстрировали свое пренебрежение к ней и все большую самостоятельность: они часто не являлись в Венецию
для обновления клятвы верности, не выплачивали регалии, вмешивались в дела коммуны Крка и пр. Документы рисуют удивительные метаморфозы в жизни подчиненной венгерскому королю хорватской знати и показывают все большее небрежение к его власти. Одним из наиболее влиятельных хорватских феодалов первой четверти XIII в. был некий Домальд. Он был приближенным герцога, а потом венгерского короля Андрея (Эн-дре) IV, который не раз прибегал к его военным услугам, за что предоставлял ему земельные пожалования[34]. Благодаря своей значимости он был поставлен комитом нескольких городов, а непокорных, как Трогир, заставлял выплачивать дань. Именно в связи с конфликтом с Трогиром 1217 г., когда город обратился к королю за заступничеством, Андрей IV, видимо, опасаясь усиления своего вассала, принял сторону Трогира и пригрозил королевской немилостью и наказанием
Как видно, укрепление феодальных семейств проявлялось, в частности, в их стремлении утвердиться во главе управления далматинскими городами — когда в борьбе с конкурентами, когда в ожесточенной борьбе с самими городами. Их представители оказывались городскими комитами и по воле самих городов, рассчитывавших то
на их военное покровительство, то на благосклонность короля, поддерживавшего какую-то определенную кандидатуру из своих вассалов на место городского комита. Хроника Фомы Сплитского сохранила описание метаний групп городского населения, поддерживавших разных претендентов на место комита, причем не только из Хорватии, но из сербского Хума и из Боснии. Их военное превосходство над соперниками при слабо выраженной здесь центральной власти всякий раз было причиной обращения к ним горожан. Стереотипная характеристика славянских правителей в хронике как знатных и могущественных имела, очевидно, своим источником ту форму, в которую граждане облекали свою поддержку определенной кандидатуры — «vir nobilis, dives et potens», «vir potens et bellicorus» и т. п. С точки зрения Фомы, несмотря на некоторые успехи, в большинстве случаев они мало подходили на роль городских управителей. Так, хронист рассказывает, как определенный таким образом на место комита Сплита Григорий Брибирский, не имея времени и возможности исполнять свою должность оставил вместо себя наместника — некоего викария. В ПОИСКАХ ИДЕАЛЬНОГО ПРАВИТЕЛЯ Описание Фомой ситуации в городе при этом викарии — квинтэссенция бедственной ситуации, в какую, по его мнению, попадает всякая политическая система, будь то королевство или городская коммуна, в отсутствие крепкой центральной власти. Наиболее предосудительная черта любого правителя, в разных вариантах представленная Фомой в своей хронике, — стремление к собственной, а не общественной выгоде и процветанию, использование своего положения для личного обогащения[35], — была присуща и этому викарию. Это вело к разладу всего общественного порядка: высшие городские
должностные лица, ректоры и консулы также «мало заботились об общей пользе, и, напротив, с выгодой для себя за скромное вознаграждение распродавали наиболее значительные коммунальные привилегии», «все городское простонародье поврозь самовольно переходило под власть господ, что были посильнее и, держась за их опасное покровительство, затевало многие злодеяния. Из-за этого между самими магнатами возникало много поводов к вражде, и тот считался старшим и лучшим, кто мог похвалиться большим коварством»[36]. Курия оказалась не в состоянии твердо вершить правосудие. Началась частая смена власти, когда разные группы влиятельных граждан ставили своего комита из хорватской знати, которые сами боролись за возможность исполнения функций городского князя — комита. Нарисованная хронистом картина социальной, политической и правовой деградации была призвана показать необходимость смены порядка, к чему и склонились, наконец, жители города, обратившись к «латинской» системе, т.е. к системе управления итальянских городских коммун, когда главой городского управления оказывался подеста, выбранный коммуной на какой-то определенный (чаще всего годичный) срок платный чиновник. Им оказался представитель патрициата Анконы. Описание его деяний — это образец правильного руководства
сплоченности: «страх перед подестой держал всех граждан вместе и все, как бы неся общее бремя, сохраняли нерушимой крепость города, и никто из граждан не дерзал ни вести дружбу, ни враждовать с чужестранцами частным образом, но тот, кто был другом всему обществу, был любим каждым, кого же город держал за врага, был гоним всеми как общий враг»[37]. В образе подесты в хронике представал образ идеального правителя
Одно из основных отмечаемых автором позитивных качеств правителя — правоверность, которая, с точки зрения сплитского архидиакона, находила выражение в том числе и в церковном протекционизме: подеста «питал большое почтение к церкви и церковным служителям. Если когда-либо до его слуха доходили обращенные против клириков святотатственные предложения злых и завистливых граждан, чтобы
он в ущемление привилегий клириков возложил на них какую-либо общественную повинность или взыскивал с них подати, то он об этом даже и слышать не хотел. Заступник церкви и защитник клира, он резко выступал против всех подобных ущемлений»[38]. Вместе с тем благочестие само по себе не определяло хорошего правителя. Так, Коломан младший брат Белы, так называемый «младший король», которому передавалось управление над Хорватией и Далмацией, характеризуется как человек «более склонный к благочестию и религиозности, чем к управлению государственными делами»
Целый комплекс называемых хронистом достоинств правителя указывает на специфику этических идеалов городов далматинского побережья, большая часть доходов которых, и прежде всего их высшего слоя, складывалась в сфере морского дела и морской торговли. Апологетичное описание деятельности подесты пронизывает одобрение его деловитости, расчетливости, бережливости и одновременно стремления к прибыли. «Он много размышлял над тем, как можно было бы прирастить славу города и его доход, стремясь к тому, чтобы умелым участием сохранить имеющееся и приумножить приобретенное, расходуя то, что с пользой следовало расходовать, и оберегая то, что следовало придержать. В отношении собственного имущества он был вполне заботлив и щедр, а общественного - суров и бережлив».
Указание на щедрость подесты подчеркивает иной уровень этического сознания хрониста, проявляющийся в использовании им при описании правителя элементов рыцарской морали, что неудивительно, учитывая связи городов с хорватской феодальной знатью. Им подчеркивается воинская смелость, храбрость и отвага как непременные свойства правителя. Хотя только они его не определяли. Так, например, подеста Бернард был «решительным в военном деле, но неповоротливым в делах гражданского управления». Хронистом приветствуются и такие непременные элементы рыцарской
морали, как щедрость и учтивость. Характерно такое противоречие: отмечая бережливость как положительное свойство подесты (качество из другой ценностной шкалы), Фома в других случаях особо приветствовал щедрость правителя как главную черту его похвального портрета. Так, щедрость указывалась как одно из основных выдающихся свойств венгерского короля Андрея, одного из инициаторов Пятого крестового похода. Щедрость выделялась в описании византийского императора Мануила. В портрете не особенно приятного хронисту персонажа, сплитского архиепископа Стефана, щедрость и учтивость называются в числе качеств, с помощью которых он хитроумно добивался благоволения подданных: «щедрый и учтивый, он был со всеми радушен и приветлив, поскольку всеми силами стремился завоевать расположение и получить громкую известность в народе»[39]. Напротив, им порицались вялость, изнеженность, не-боеспособность. Церковь и структуры власти В организации политической жизни в хорватских и далматинских землях в конце XI—XIII вв. велика была роль церкви. В течение предыдущих столетий земли Хорватии и византийской Далмации, а затем единого Хорватского королевства в церковном отношении входили в состав подчиненной Риму Сплитской архиепископии, и церковная административная структура бывших территорий королевства оказывалась впоследствии, в крайне неустойчивых политических обстоятельствах конца IX в., объединяющим их фактором. Церковная организация с престолом в Сплите продолжала функционировать в период политического безвременья, собирались провинциальные соборы
монастырям на территории своего подчинения[40], утверждал кандидатуры епископов и принимал от них клятвы верности
Устройство нового политического порядка сопровождалось вместе с тем определенными изменениями в церковном подчинении и в границах диоцезов, связанными прежде всего с организацией усилиями венгерских и венецианских правителей Загребской и Задарской архиепископий. Организация Загребской архиепископии, увеличение ее владений и привилегий благодаря королевским пожалованиями развитие во многом благодаря этому Загреба способствовало углублению на долгое время хорватско-славонского административного и культурного дуализма. Показательно, что стремление к целостности и территориальному единству далматинско-хорватской церкви понималось в Венгрии как стремление к политическому усилению хорватских земель. Такую зависимость продемонстрировала деятельность в середине XIII в. загребского епископа Стефана, который одновременно был представлен на место сплитского архиепископа и ратовал за объединение загребской и сплитской церквей. Кандидатура Стефана на сплитский престол и, соответственно, на такое объединение поддерживалось венгерским правителем хорватских территорий герцогом Коломаном, младшим братом короля Белы IV, и деятельность Стефана вписывалась в контекст властных амбиций Коломана, стремившегося к большей самостоятельности. Но эта история не имела продолжения. Коломан был смертельно ранен во время татаро-монгольского нашествия на Венгрию. А кандидатура Стефана как венгерского ставленника не была поддержана папой, после чего и сам Стефан отказался от избрания.
Епископские кафедры Сплитской церкви располагались по большей части в далматинских городах, до середины XI в. находившихся
на иностранной для Хорватии, византийской территории с относительно слабо представленной здесь верховной властью. Это позволило епископам городов необычайно поднять свой престиж, тем более что они были крепко связаны с городской экономикой. При неустойчивости и эфемерности венгерской власти на далматинско-хорватских территориях основной организующей силой на местах оказывалась местная городская структура власти, притом что высшим политическим авторитетом обладали, по всей видимости, иерархи местной церкви. Так, по свидетельству хроники Фомы, жители Сплита направили к королю Коломану просить мира своего архиепископа Крис-ценция, который и обговаривал условия соглашения[41]. Показательно, что именно епископы прежде всего представляли местную власть в датировочных формулах грамот. Схожая ситуация была и на территориях, на которые распространялась власть Венеции. В обрывке грамоты о некоем соглашении 1097 г. общины Трогира с Венецией главным действующим лицом, выступающим от имени города, был епископ Иоанн
И венгерская и венецианская власть со своей стороны рассматривала епископов городов как уполномоченных местного правления, а сами они играли важную роль в установлении венгерского или венецианского политического суверенитета. В уже цитированной записи родственника задарского епископа об установлении власти Коломана над Задаром представители епископы далматинских церквей были выделены особо дорогими подарками.
Церкви городов и сами старались создать впечатление о своей заметной роли в установлении венгерского либо венецианского суверенитета. Во всяком случае это следует из ряда житий святых —
покровителей городов. В уже цитированном житии трогирского епископа Иоанна (см. с. 205) специально выделялась его роль в установлении в далматинских городах власти Коломана мирным путем. Разрушив своими молитвами королевскую катапульту и предотвратив тем самым разрушение Задара, Иоанн содействовал добровольному подчинению Задара власти короля. Примечателен представленный в житии диалог Иоанна и Коломана, где Иоанн выступает мудрым наставником: «не пристало тебе, христианскому королю, пятнать себя и свое войско христианской кровью... А сейчас все устроилось по твоей воле и без ущерба». Король по достоинству оценивает заслуги Иоанна и даже определяет его место посредника между светской и небесной властью: «Я вижу, ты послан Богом, и поэтому я прошу тебя молиться за нас королю королей, чтобы он хранил нас в мире и указал нашему королевству верный путь»[42]. Поддержка церковью Раба венецианской власти отражена в житии святого защитника города, св. Христофора, написанного епископом Юраем Костицей в самом начале XIV в. на основе более ранних текстов. Здесь рассказывалось о вторжении в Далмацию войска венгерского короля, которое было побеждено с помощью Божьей и св. Христофора
Для раннесредневекового периода в Далмации была характерна тесная связь церковной и светской власти. Архиепископы, епископы и другие иерархи городов способствовали утверждению на их территории административного иммунитета. Главы церквей избирались совместно «клиром и народом» городов при утверждении кандидатур в Римской курии. Соглашения венгерской королевской власти с городами, регламентирующие их автономное положение в системе венгеро-хорватского королевства, показывают кардинальное изменение положения: как отмечалось выше, согласно договорам венгерского короля с далматинскими городами в начале XII в., кандидатуры епископа и городского главы, хотя и избираемые городами, теперь утверждал король, что предоставляло ему возможность влиять на эту процедуру, ставить своих выдвиженцев. Наиболее яркий тому при
мер — поставление по воле короля Белы IV архиепископом Сплита и одновременно его комитом чазменского пробста Хугрина[43], который, таким образом, сосредоточил в своих руках и церковную и светскую власть. Схожая ситуация отмечалась на территориях, находившихся под суверенитетом Венеции. Во многих случаях горожане сами приветствовали появление на епископских престолах иерархов, кандидатуры которых поддерживались центральной властью. Ожидаемый мотив такой поддержки сообщает Фома Сплитский в главе о поставлении сплитским архиепископом в 1192 г. тосканского капеллана Бернарда, воспитателя сына венгерского короля Белы III — Генриха (Имре). Горожане «выбрали Бернарда своим архиепископом, и поскольку король ценил его, они надеялись приобрести через него большую выгоду городу и церкви»
В представлении горожан, местная церковная организация была неразрывно связанной с коммуной города. Интересные примеры взаимоотношения города и его пресула дают материалы, относящиеся ко времени византийского суверенитета, ко второй половине XII в. Тогда, в начале 70-х гг., жители Сплита оказывали сильное давление на своего архиепископа Гирарда, чтобы тот пошел в Константинополь и «под присягой подтвердил от своего имени и от имени граждан верность императорскому величеству». Гирард обратился тогда за защитой к папе, чтобы его «не принуждали идти к константинопольскому императору» и к своему сплитскому престолу уже не вернулся. Однако следующего архиепископа — Райнерия удалось уговорить, и он «в сопровождении нескольких знатных граждан» отправился в Константинополь и приветствовал там императора «от имени своих граждан».
Сложные отношения духовной и светской власти в Европе XIII в., прежде всего в контексте противостояния римских пап и германских императоров, не только проявлялись в перипетиях поставления
церковных иерархов в хорватских землях, но и во многом определяли взаимоотношения светских и церковных верхов далматинских городов с центральной властью и между собой, а также внутри клира и среди мирян. Интересы пап, стремившихся ущемить епископов поставленных венгерским королем, причудливо переплетались с интересами горожан в периоды вмешательства Венгрии в дела горожан или ущемления их прав. В зависимости от выгоды горожане могли поддерживать венгерского ставленика в ущерб папской кандидатуре и наоборот. Из-за схождения множества интересов здесь не произошло поляризации, условно говоря, партии церкви и партии империи, как это было в Италии. Трудно сказать, были ли не только города и социальные слои, но и семьи, которые не меняли бы «партийных» взглядов в зависимости от сиюминутных интересов. Противостоящей и центральной власти, и епископу силой оказывался городской капитул. Капитул обладал большой самостоятельностью, существенно ограничивал епископскую власть, управлял церковью во время отсутствия епископа, во главе его стоял архидиакон. Именно городской капитул Сплита с помощью монахов нищенствующих орденов (активно участвовавших в XIII в. в обновлении итальянских городских общин) инициировал введение системы городского управления, возглавляемой не королевским ставленником или хорватским феодалом, а избираемым горожанами платным чиновником. Не случайно в хронике Фомы с особым пристрастием анализируется деятельность епископов, обязанных своим назначением близостью к венгерскому двору и выражавших противоположную или даже враждебную позицию в отношении автономного устройства городского управления. Одна из наиболее уничижительных характеристик дается сплитскому архиепископу Гунцелу (1220—1243 гг.), при котором борьба за изменение системы управления достигла своего апогея: перед его выборами у одного из сплитских клириков было видение разрушенной архиепископской кафедры, «он был знатного рода, но мало чего стоил», он обладал скудными знаниями, его глодал червь честолюбия, он вызывал у всех отвращение и пр.142 Между тем противоборствующие группы, ориентированные на разные политические и церковные круги, существовали как в самом капитуле, так и в городской общине. Становление коммуны и борьба с верховной властью за поставление городского начальника сопровождались и борьбой за участие коммуны в церковных делах, в том числе и в поставлении церковных иерархов. Эта сложная противоречивая картина схождения и противостояния интересов нашла главное и небеспристрастное отражение в хронике архидиакона Фомы, который был членом сплитского капитула и сам оказался в центре этой борьбы. Вот одна из показательных историй, связанная с именем уже упоминавшегося венгерского настоятеля Хугрина — тогда сплитского архиепископа. Однажды в результате нападений горожан Сплита на земли, которые считались королевскими, город впал в немилость к венгерскому монарху и подвергся показательному разграблению. Желая заслужить благосклонность короля, горожане направили к нему посольство, и тот наказал им поставить архиепископом Хугрина, что не мог поддержать капитул. И далее описывается, как миряне, прежде всего представители патрициата, вопреки желанию капитула, добивались поставления выдвиженца венгерского короля. «Разразившись по своему обыкновению бранью, они пытались силой принудить к тому клириков. Оставив собрание, комит, судья и другие члены городского совета, вошли в церковную камеру и при молчаливом согласии пресвитера силой, с помощью трех или четырех сообщников этой низости захватили печать капитула; вынеся ее, они составили от имени капитула подложную грамоту и, снабдив ее печатью, отправили двух человек из нобилей, которые должны были, объявив себя поверенными капитула, провести избрание в соответствии с пожеланием короля. Что и было сделано»143. А вот как описывается реакция мирян на выборы аббата городского монастыря, от которых они были отстранены. Городской правитель с «неистовой толпой» силой врывается в ворота монастыря. «Отпустив поводья своего безумия, они бросаются на каноников, осыпая одних руганью, других — ударами. Особенно сильно ухватившись нечестивыми руками за архидиакона (поставленного накануне на место аббата. — О. А.), они раздирают в клочья всю его тунику. Ворвавшись затем в кельи монахов, они грабят их пожитки, бьют утварь, выискивая, как бы им поймать избранного без их участия аббата, чтобы избить, а, возможно, и убить его»[44]. Примечательно, что капитул вынужден был разрешить мирянам подыскать другую кандидатуру по своему усмотрению. Картину яростного противоборства сторон являл собой город после избрания в архиепископы самого Фомы, который был неугоден мирянам, полагавшим его кандидатуру нежелательной венгерскому королю, и поставление которого, по их мнению, должно было навлечь на город гнев. «Горожане ходили по улицам и площадям, пылая огнем ярости, обращаясь к клирикам не иначе как с бранью, направляя на них стрелы своих угроз, осыпая руганью миноритов и проповедников (францисканских и доминиканских монахов. — О. А.).., — свидетельствует хронист, — одни из них просили, другие грубо напирали на избранного архиепископа, угрожая разграбить имущество и разрушить дом, если он не отречется от избрания... Они не позволяли капитулу, устрашая его дерзкими возгласами, ни совершать богослужения, ни причащения высочайшего Тела, настаивая и громко крича, чтобы при их участии были проведены выборы другого лица»
С точки зрения сосуществования в городах различных предпочтений и представлений о властных авторитететах и центрах власти в период противостояния папы Иннокентия IV и императора Фридриха II Гогенштауфена интересны пассажи хроники Фомы, связанные с архиепископским правлением Рогерия. Здесь надо напомнить, что в 1244—1251 гг. папа из-за этой вражды находился в Лионе, и состоявшийся здесь в 1245 г. Вселенский собор объявил Фридриха II низложенным. После смерти Фридриха папа продолжил борьбу за инвеституру с его сыном, королем Конрадом IV, который наследовал власть в Германии и Италии. Король Венгрии Бела IV, очевидно, находился в вассальной зависимости от Фридриха.
В 1249 г. сплитский капипул единодушно выдвинул венгерского епископа Иоанна на вакантное место сплитского архиепископа. Очевидно, миряне города поддержали это выдвижение, поскольку, по свидетельству хроники Фомы Сплитского, по одному представителю от капитула и коммуны отправились за согласием на это избрание к папе Иннокентию IV в Лион. Намерение заручиться согласием папы должно было быть твердым: посольство организовывалось несмотря на все опасности этого предприятия. По словам хрониста, все осознавали, что «идти в Галлию было тяжело и рискованно»[45]. Папа отверг тогда предложенную кандидатуру и направил в Сплит в качестве архиепископа клирика Рогерия из Апулии
Следующий эпизод относится к 1251 г. Тогда Конрад, сын почившего императора Фридриха И, плыл, направляясь в Сицилию, вдоль далматинского побережья. И Фома свидетельствует, что «всюду, где он желал пристать к берегу, города оказывали ему пышный прием, и все воздавали ему почести как могущественному королю». Но когда он пристал в порту города Сплита, архиепископ Рогерий распорядился запереть церкви и прекратить богослужения, а сам вместе с архидиаконом и некоторыми лицами из высшего нобилитета (cum quibusdam de senioribus) укрылся в загородных поместьях. «Сплитские же граждане охотно приняли короля и разместили в
епископских покоях»[46]. Само предоставление Конраду архиепископского дворца свидетельствовало о нарочито подчеркиваемом гражданами политическом предпочтении. Тем более, что Конрад искал в оставленных бумагах архиепископа нечто, что могло бы уличить того в «неверности» Конраду как «своему королю», поскольку «он родился в его королевстве». Конрад «низвергал» на того немало угроз, т. е., очевидно, устраивал какие-то показательные акции. Здесь наглядно представлены разные политические пристрастия, раскол и в капитуле, и в руководстве городом. Но интересно, что через несколько дней после отъезда Конрада Рогерий со своим сопровождением вернулись в город, и этот эпизод, и это противостояние во всяком случае, судя по описаниям в хронике, сильно не повлияло на дальнейшее течение жизни. В том же году король Бела, «осматривая рубежи своего королевства», оказался в Сплите и здесь выговаривал его гражданам за выбор Рогерия, за то, что «они пожелали иметь наставника без его ведома и согласия». Они же «приводили в свое оправдание разные доводы», примирившие короля с этой конкретной ситуацией, но не с самим принципом подобного выдвижения
К рассматриваемому времени относится ряд документов, касающихся земельных споров между местной светской и церковной властью и монастырями. По ним можно судить о специфике общения в процессе таких разбирательств, в которых важное место для доказательства правоты отводилось исторической традиции и преданиям. Так, в 1134 г. некие люди, претендовавшие на земли задарского монастыря св. Кршевана, обвинялись в желании «исказить старые предания» (antiquas tradiciones corumpere volentes) и получили в результате наказание от архиепископа и судей из городских нобилей. Годом позже истина в некоем земельном споре в суде устанавливается «по данный монастырских анналов и воспоминаниям старейших» (per ostensionem analium et recordacionem veteranorem).
Но наиболее интересны в этом отношении документы из бенедиктинского монастыря Иоанна Крестителя в Повлях на о. Брач, в
которых рассказывалось об уступке местной феодальной властью прав на некую спорную землю. О предоставлении земли монастырю князем Бречко говорится в повальской кириллической надписи конца XII в.[47] О подтверждении, очевидно, той же земли говорится в известной повальской грамоте 1250 г., также написанной кириллицей на хорватском языке и, вероятно, изданной в Сплите
выше заверяется сплитским каноником Иоанном, исполнявшим должность хварского нотария, а также аббатом монастыря св. Иоанна. Фиксировал же он то, что было написано «у стару книгу», имея, видимо, в виду некие монастырские анналы. Таким образом, в одном документе можно видеть различные стадии развития судо- и делопроизводства и правовых отношений местной власти и церкви (которые, видимо, можно перенести и на другие сферы социальной жизни) — от устного диалога перед свидетелями, характерного для обычного права, до письменного нотариально заверенного документа. Как видно из Повальской грамоты, и устные заявления прежних времен, и подтвержденные «собственной рукой» некоего авторитетного человека Блажа сведения, услышанные им от князя, епископа и других достойных его доверия лиц о монастырских владениях, являются равнозначными. Грамота представляет также определенную стадию в развитии нотариата (функции которого исполнялись представителями местного клира) как института общественного доверия[48]. При анализе представлений о взаимоотношении власти и общества на хорватской территории следует учитывать, что все три силы, претендовавшие в рассматриваемое время на роль суверенов этих земель— не только Византия, но и Венеция и даже Венгрия не стали здесь настоящими хозяевами, властной силой, организующей бывшие территории Хорватского королевства. Периоды византийского суверенитета были весьма кратковременными. О серьезной власти Венеции в Далмации можно говорить лишь с XV в. Власть Венгрии в адриатических областях ощущалась незначительно; и хотя на землях Славонии она была более действенной, примерно с 1260 г. и эта область перестала входить в круг приоритетных интересов Белы IV, занятого внешнеполитическими проблемами и внутридинастиче-ской борьбой. Учитывая как эту особенность верховной власти, так и то, что на землях адриатических областей Хорватии, составлявших
основу прежнего Хорватского королевства, патримониальные владения суверенов, прежде всего венгерского короля, были минимальны, здесь стал формироваться слой собственников, не находящийся во всесторонней зависимости от правителя. Источники рассматриваемого времени фиксируют властные амбиции представителей этого слоя, которые позднее, к концу XIII в., уже сами будут претендовать на роль властных центров, политических и идеологических организаторов жизни общества, продолжателей хорватских государственных традиций. Однако в большей степени верховную власть формально ограничивали здесь далматинские городские коммуны, патрициат которых претендовал на ведущую роль в управлении городами, имел самостоятельные властные интересы, добиваясь поставления выборного, сменяемого по его воле городского голову. Именно в этой среде формировался образ правителя, действующего во благо общества, в согласии со знатью, уважающий законы, поддерживающие ее права. Не случайно, уже во второй половине XIII — начале XIV в. во всех далматинских коммунах будет проходить процесс кодификации городского права, всесторонне регламентирующего управление городами. В наибольшей мере внедрению новых представлений об отношениях между властью и обществом, основанных на убеждении в необходимости для власти действовать во благо общества, способствовали в рассматриваемое время представители церкви далматинских городов. Схождение на этой небольшой балканской территории интересов многих центров власти, борьба за влияние феодальных семейств, коммунальные процессы в городах и их войны за расширение своих земель, противостояние в церкви из-за властных приоритетов и борьба ее за новые территории — все это укладывалось в сложную, во многом противоречивую и драматичную картину, в которой причудливо переплетались и сталкивались представления о подданстве и господстве.
